Ким Юлий

Вчера Кузьмич, известный бич,
Приносит литр газа:
«Такой-то в рот, газует флот,
А ты сидишь, зараза?
Ах, чёртов кент, интеллигент!
Давай посуду, морда».
«А чем заесть?» — «Черняшка есть,
И ладно, я не гордый».
И понеслась, и понеслась
Мочить сухую глотку.
Великий газ, не торопясь,
Идет по околотку.

В посёлке ночь и пустота,
Лишь редкие бродяги,
И оживлённо только там,
В дежурящем продмаге.
Но если некий бы колосс
Посиял бы крышки с улья-
Ему б спиртищем прямо в нос
Великое разгулье!

«Вот раз заходим мы в устья...»
«Поймал — пошёл лечиться...»
«Да брось травить! Я был там, я!»
«А утром — бах! Милиция...»
«Ты что же, сволочь, мать-перемать,
Налил глаза до жвака,
А на детей тебе плевать?
Ступай домой, собака!»

И целый день,
И каждый день,
И всю неделю — так-то.
Газует флот, такой-то в рот,
Газует без антракта.
И эта жуткая зима
С замёрзшими, обмороженными,
И эти жуткие шторма
С утопшими, неотхоженными,
И эти жуткие дома,
Сезонные бордели,
Все разновидности дерьма,
Что есть в душе и теле,
И эти крики: «План! План!»,
И этот пот... пот...
(Недаром Тихий океан
Солёный самый, в рот!)—

Всё это, упомянутое
В предыдущих главах,
Бумажками помятыми
Ложится на прилавок
И так изображается
В разгар большого газу,
Что ад воображается
Неопытному глазу.

— Ну ад не ад, а всё же, брат,
Тебе там делать нечего.
Уж ты, будь спок, давай урок,
Очками знай посвечивай,
Трудись.
А там — трудиться нам.
Но вот что непонятно:
С чего опять, едрёна мать,
Влекёт меня обратно?
Ведь я же мог, ёк-макарёк,
Загнуться там, как курва:
То нету жрать, аж нечем срать,
То денег нет, то курева,—
Но сьездию на материк,
И всё равно — туда же.
Что — из-за грош? Или привык?
Зачем? Не знаю даже...