Барлам Антон

Ты птица, так спой мне,
уйми мою злость.
А я себе вспомню,
как всё началось.

Вначале был хохот,
потом был потоп –
не то, чтобы плохо,
но боязно чтоб.

Водицею сей мир
Господь освятил,
а утлый наш сейнер
по миру пустил.

Всяк обойдённый Богом
спасается от жажды:
в пустыне – монологом,
в темнице – разговором,
в святилище – обрядом,
в душевной смуте – ядом…
Я жив ещё, куда ж ты?
Ты вейся, вейся, Ворон!..

Скрипели скрижали
под гнётом резца,
зато отражали
весь свет до конца.

В конце было слово,
возможно, предлог,
да Бог был неловок –
отбил уголок.

У всех, кто отколот
на этот манер,
внутри тот же холод,
что и у венер.

Согреться нет проблемы
ни в Греции, ни в Риме.
Но здесь, на корабле, мы
сто лет не пели хором,
хотя б и друг для друга…
Одно арго, да ругань…
Скажи как есть, не ври мне,
как быть, и быть ли, Ворон?

Вот чёртова качка!
Совсем извела!
Сыграем с собачкой
в была-не была?

Что пуще в неволе
охоты на мышь?
Ты не для того ли
меня здесь томишь?

Знакомо до боли,
да мне всё одно:
что мышью в подполье,
что камнем на дно.

Хоть лучше несравнимо
быть ни за что в ответе,
и камнем по равнинам
катиться и просторам,
поправ законы Божьи,
да и Ньютона тоже…
Нет многого на свете,
что мне не снилось, Ворон!...