Архив

Я влажную полночь на цыпочках в комнату ввел.
Я шторы убрал, чтобы как-то от сада дышалось.
Я шарил в столе, фотографии сыпал на стол. –
Все воспринималось, как сентиментальная жалость.

Я в письма смотрел. Только почерк. Я их не читал.
Мне было бы скучно, как будто бы стыдно и тесно,
Как я полагал. И не нужен мне был ритуал
Обрядовой памяти, бывшей когда-то уместной.

Не числил итоги и вздохом не мерил судьбы.
Все эти «кабы» позапрятались в отбывшем прошлом,
Где локти кусали, наверно, и морщили лбы,
И сами себя ужасали в сомненье дотошном.

А я только имя твоё захотел подержать на весу.
Почти на слуху, чтоб невнятно озвучить на память,
Почувствовать, как это вдруг через ночь пронесу,
Не зная поставить куда или как озаглавить.

И мрак из окна до щеки дотянулся, цветист,
А имя твоё просто стало в нем прозвищем света.
Прости меня, нежная, это оливковый лист,
Оливковый лист по щеке тель-авивского лета.